Еще раз о Стругацких и Ефремове.

anlazz — 23.02.2016 Теги: Ефремов Поскольку в позапрошлой теме (о «шаловливых мальчиках») я упомянул «человека играющего», homo ludens, то, следовательно, без упоминания братьев Стругацких не обойтись. Ведь именно они, по крайней мере, на постсоветском пространстве, и ввели подобный термин (взяв его у Йо́хан Хёйзинги). «Человеком играющим» или «люденом», согласно их концепции, становится землянин после активации некоей «третьей импульсной системы» психики. В результате чего он обретает невиданные сверхспособности, настолько сильные, что не может считаться больше человеком. Более того, 90% люденов просто перестают интересоваться человечеством, как таковым – и переходят на более «высокие уровни» деятельности (на какие – братья, впрочем, не указывают).

Стругацкие «выводят на сцену» люденов в романе «Волны гасят ветер», написанном в 1985 году. Этот роман выступает завершающем в цикле «мира Полудня» - самого известного из «миров», созданных братьями, и, по сути, самого известного из образов будущего для советских людей. После «Волн» писатели уже не обращаются к «коммунистическому грядущему», рассматривая намного более близкие и страшные перспективы. Да и само по себе это произведение выглядит «реквиемом по Полудню», завершая практически четвертьвековую трансформацию фантастов из сторонников коммунистической и гуманистической идеи в крайних пессимистов, лишенных веры не просто в коммунизм, но в человека, как такового, в его способность к решению сложных проблем. Поздние произведения братьев – начиная с «Отягощенных злом», представляют собой практически открытые вопросы без ответов, не дающие людям никакой перспективы в будущем…

Впрочем, если даже не рассматривать этот «черный» период творчества братьев, то все равно, постепенное «смещение» их творчества от безудержного оптимизма 1950 годов к пессимизму 1980 все равно хорошо заметно. Это движение связано с переоценкой Стругацкими возможности перехода от существующего положения к миру, хоть как-то связанному с созданным ими идеалом («Полуднем»). И, во многом, подобное положение можно связать с пониманием сложности и неоднозначности указанном выше идеала «играющего человека». Ведь на самом деле, homo ludens появились в творчестве братьев намного раньше, нежели это было «официально продекларировано». Еще задолго до пресловутых «люденов» подобный «типаж» был выведен авторами в одной из лучших своих книг – «Понедельник начинается в субботу». Нет, разумеется, в то время Стругацкие рассматривали своих «магов», как определённую гиперболу, «технический прием», лишь позволяющий лучшим образом решить поставленную задачу, но на самом деле, это была попытка отобразить вполне реально существующие вещи.

А именно – людей, существующих в особой, «игровой» реальности, свойства которой существенно отличаются от окружающего мира. Понятие «игровая» в данном смысле относится вовсе не к игре, как таковой (детской или спортивной), но к особенностям существования людей в особом, выделенном «пространстве», наделенном свойствами, отсутствующими в остальной реальности. Этим «пространством» выступает «мир» советских лабораторий и КБ, в котором была достигнута очень низкая степень отчуждения труда, немыслимая даже по меркам «обычной» советской жизни. Появление подобной «выделенной реальности» выступало закономерным следствием идущих в советском обществе процессов «коммунизации», т.е. зарождения и усиления коммунистических локусов. При этом, в дальнейшем полагалось, что, разрастаясь и раскрываясь в полноценные системы, эти локусы смогут стать основанием для полного преобразования советского общества в общество коммунистического типа.

А пока эти «островки коммунизма» давали людям представление о том, как может выглядеть то самое будущее. Вернее – создавали видимость подобного представления, так как понятно, что «коммунизация» всего общества приведет к совершенно иному результату, нежели тот, что существует в отдельных коллективах. Но тогда, в 1960 годах, это было еще неясно, и поэтому решение братьев населить будущее «самыми лучшими из современников» - т.е., указанными «людьми Понедельника», работниками предприятий с низким уровнем отчуждения труда, может рассматриваться, как самое вероятное в тот момент. Однако именно оно привело, впоследствии, к тому кризису, что накрыл фантастов во второй половине 1980 годов, и отравил их позднее творчество пессимизмом. Основа же этого пессимизма состояла в том, что указанный «коммунистический прорыв» в виде ученых-«магов» не смог изменить ход развития советского общества, не смог «подтянуть» его к своему уровню. А напротив, начисто проиграл, причем не большинству обывателей даже, а самому примитивному, уголовно-торгашескому меньшинству.


Однако понять сущность данного проигрыша Стругацким не удалось. Поэтому, в конце концов, они пришли к мысли о «несовершенстве человеческой природы» и прочим, не сказать, чтобы приятным выводам. Впрочем, в течении десятилетий братья честно пытались понять, почему же столь прекрасные люди не могут оказаться реальными преобразователями мира. Однако, самое смешное тут то, что данный ответ мог быть сформулирован еще в далеком 1965 году, когда и вышел знаменитый «Понедельник». В нем Стругацкие, сами не ведая того, указали на базовое отличие этого самого «мира». А именно – на то, что НИИЧАВО, этот «архетип» советского научного института, находится в почти полной изоляции от всего остального мира, так, что даже жители того городка (Соловец), где институт находится, не до конца понимают, чем же там занимаются. По крайней мере, сам главный герой, до того, как оказывается «в системе», сути данного НИИ понять не может.

Это, конечно, в определенном роде гипербола (даже в случаях с военными объектами окружающие, как правило, знали, чем там занимаются), однако она показывает, что в то время разница между подобными учреждениями (во многих случаях, имеющих оборонное значение) и «обычным миром» была достаточная для формирования определенной идентичности. Ничего страшного в подобном факте нет – по сути, это естественное свойство любой системы, обладающей разницей в уровне энтропии с внешним миром. Однако подобная особенность означает, что существует опасность, во-первых, в том, что работники данных предприятий начнут воспринимать себя, как лиц, «исключенных» из обыденной реальности. А, во-вторых, возможна «обратная ситуация» - т.е. то, что эти же люди получат уверенность в том, что окружающая реальность представляет собой ту же самую среду (с таким же уровнем энтропии), что и их окружение.

Впрочем, что касается первой опасности, то она, в общем-то, была несущественной. Работники разного рода НИИ и КБ имели достаточное число «контактов» с «внешним миром», чтобы не считать себя «пупами земли». А главное – они все, на 99%, были «интеллигентами в первом поколении», еще вчера гулявшие в тех же «компаниях», что и будущие «работяги». А зачастую – вообще приехавшими из деревни. (В естественных науках «потомственность» не прокатывала – тут учиться надо было, а Советская власть, слава Богу, создала систему, которая позволяла способному сельскому ученику иметь знания лучше, нежели ленивому «профессорскому сыночку». Поэтому «потомственные» шли в гуманитарии, туда, где «блат», знакомства значили намного больше, а проверить знания было намного сложнее.) Но вот вторая опасность, состоящая в том, что весь окружающий мир будет восприниматься через «призму родного НИИ», оказалась серьезной.

Итогом этого стало существенное занижение представления об уровне энтропии в окружающем мире – с соответствующими выводами. А именно – о том, чем и как определяется мотивация людей «за стенами НИИЧАВО». Действительно, в том самом мире было принято относиться к работе, как к самостоятельной ценности, а обеспечение ее воспринимать, как должное. Любая недостача выступала, как проблема государственной важности – да, и на самом деле, так и было (если учесть тематику большинства разработок). В то же время «остальной мир», с огромным вкраплением (не вкраплением даже, а включением, доходящим до 50%) прежних, классовых отношений, существовал в совершенно ином состоянии, там «работа» была, зачастую, не самым важным делом, отходя на второй план перед обеспечением выживания (пуская и не физического, а социального).

А значит, рассмотрение этого «мира» с т.з. «мира НИИЧАВО» вело к неизбежным артефактам. К примеру, огромное количество нерешенных проблем в таком случае означало только одно – сознательный отказ от необходимости их решать. Все – от нехватки книг в магазине, до нехватки картофелеуборочных комбайнов (из-за чего наших интеллигентов приходилось вывозить «на картошку»), от отсутствия туалетной бумаги до невозможности вызвать сантехника – воспринималось, в лучшем случае, как следствие «плохой работы» соответствующих органов. В лучшем – потому, что в худшем начинали выстраиваться теории о том, что «все это делается специально, чтобы унизить человека». Разумеется, пока все это еще не высказывалось явно, для того, чтобы воинствующий антисоветизм окреп, должно было пройти время. Но появление подобных теориек было неизбежным.

Таковы были последствия неудачного взаимоотношения человека нового, коммунистического, низкоотчужденного мира с миром, менее развитым, пуская и таким же советским. И именно это явление стало базовым для творчества братьев Стругацких. Большинство их произведений, связанных со столкновением «коммунаров» и «мещан», на деле «моделируют» именно указанную ситуацию. Правда, с объяснением, разъяснением и разрешением подобной проблему у братьев так ничего и не получилось. Что поделаешь – существующий в то время социологический инструментарий был слишком слаб. А мощнейшее оружие в деле познания мира – диалектический материализм – был слишком «загажен» фарисеями от официальной идеологии, чтобы его можно было использовать в работе с реальным миром. (Диамат только «сдавали», думать об  ином его назначении в той ситуации было невозможно.)


И вот тут то мы можем понять – возвращаясь к исходной теме – насколько важно для нас творчество Ивана Антоновича Ефремова, человека, который как раз и смог «вытащить» диалектический материализм (пускай и не марксистского толка) из-под спуда официоза и использовать его в своем творчестве. К примеру, для согласования интересов указанных выше «людей Понедельника» и «несовершенного внешнего мира». Возьмем того же Гирина из «Лезвия бритвы». По сути, это тот же «маг» из НИИЧАВО, занимающийся наукой не ради званий и зарплат, а ради познания истины. Его работа практически ничем не отличается от того, что показано у Стругацких – Гирин так же готов заниматься своим делом, невзирая на графики и праздники, и единственное, что его ограничивает – так это физическое отсутствие возможностей. И вот тут то мы и подходим к той огромной разнице, что разделяет указанных фантастов.

А именно – к тому, как они подходят к указанной проблеме. Для того же Гирина, как и для самого Ефремова, в подобной ситуации нет ничего странного и необычного. Напротив, борьба с недостатками этой реальности для него норма. Он прекрасно видит все «болячки» окружающего общества, он понимает, к примеру, что для начальства его наука второстепенна по отношению к карьерным делам (что поделаешь, опыт научной работы!), что жулики и садисты вполне обычны в жизни, в том числе, и советской – и что умение работать с ними есть не что иное, как неизбежный навык человека. Поэтому Гирин методично и постепенно ведет свою борьбу за истину, занимаясь этим, кстати, везде, где возможно – от «лекции» в музее до обезвреживания бандитов в Индии. Ему не приходит в голову «прятаться» за спиной «мудрого руководителя», как это постоянно делается в том же «Понедельнике», где всеведущий Янус Полуэктович приходит на помощь при столкновении героев с мерзавцами типа Выбегаллы или бюрократами, типа Камнеедова.

Т.е., Гирин-Ефремов постоянно осознает, что за пределами «своего», теплого и приятного для жизни и работы мира всегда существует мир тех, кому не так повезло. И одновременно, он признает, что основная задача «счастливчиков», которым удалось «заглянуть за границы обыденности», состоит как раз в том, чтобы «дотягивать» окружающих до своего состояния, чтобы повышать их уровень экстропийности – пускай и за свой счет. Кстати, именно этим и занимался сам писатель – причем, в крайне жесткой форме, приведшей к его ранней смерти. К примеру, он, по мере своих возможностей, боролся за творчество тех же Стругацких, защищая их своим авторитетом от нападок со стороны. И одновременно, он постоянно дает им советы учитывать несовершенство мира, как данность: к примеру, заменить слишком знакомую анаграмму «дон Рэбия» (Берия) на «дон Рэба». Что поделаешь – госцензура есть данность, уйти от которой невозможно, а значит – надо не возмущаться, а работать в указанной обстановке. Кстати, сам Иван Антонович сумел провести в печать (журнальную) крайне жесткий роман «Час быка», в котором почти открыто критиковалась система бюрократии. Правда, в итоге книжный вариант работы так и не вышел – что не удивительно, однако «в оборот» книга была введена, что дало свои плоды в будущем.

В общем, разница состоит в том, что и сам Ефремов, и его герои (помимо Гирина можно привести и героев его рассказов, которые так же действуют в условиях советской несовершенной реальности, и Таис Афинскую, которая живет в еще более несовершенном мире) прекрасно понимают, что такое граница между социосистемами с разным уровнем энтропии. А браться Стругацкие, вместе со своими героями – и с подавляющей массой советской интеллигенции – нет. В итоге, путем «натягивания» представлений, сформированных в «низкоотчужденном» мире на все остальное, и оказалось сформирована отдельная «идентичность» «человека играющего», якобы отличающегося от окружающих. На самом деле, конечно, браться, как советские люди, мысленно противились подобной идее, выступающей не просто чуждой, но враждебной не только социалистическим (не говоря уж о коммунистических), но и гуманистическим идеям вообще. Но, в конечном итоге, логика взяла свое – если «маг», он же интеллигент, он же прогрессор, он же «человек играющий» ведет себя не так, как основная масса населения, то значит – он «иной». Да, это очень тяжело принять, это выглядит практически фашизмом – а для Стругацких ненависть к фашизму было основой мировоззрения – но ничего не поделаешь.

Так и появились «людены», а в конце писательского пути – и откровенно мистические персонажи, вплоть до однозначно адских личностей в «Поиске предназначения». Но, понятное дело, только литературой дело не ограничилось. Отсутствие понимания в разнице между устройством «выделенной области» низкоотчужденного труда и всей остальной советской жизни привело к самым неблагоприятным последствиям. И в частности, к тому, что вместо того, чтобы стать основанием для дальнейшей «деэнтропизации» общества, для очистки его от мерзостей классового сознания, эти «локусы» стали превращаться в «ашрамы избранных», не только не ведущих к указанному процессу, но напротив, существующие за счет «сброса» своей энтропии на окружающих. (Та же эволюция, к примеру, свойственна монастырям самого разного толка, от христианских до буддистских, но тут все намного обиднее, поскольку в СССР речь шла о «сознательном развитии», собственно, и отличающим его от всего остального мира. А вот не получилось…)


Итог данного процесса оказался абсолютно предсказуем. «Люди Понедельника», превратившись в «человека играющего», оказались бессильными перед идущими в обществе процессами роста энтропии. Не видя разницы между «мирами», удалившись, по сути, в «ашрамы» своих учреждений, они лишили СССР своего антихаотического потенциала. Позволив вызреть и «вылезти на поверхность» силам Хаоса – тем стратегиям, которые основаны на абсолютно хаотических решениях, вроде утилизаторства. «Маги» проиграли даже не обывателю, что было бы не столь обидным. «Маги» проиграли откровенной сволочи, меньшинству, имеющему при всем этом довольно низкий уровень интеллекта – «людям Хаоса». Цеховикам, фарцовщикам, криминалу, а главное – карьеристам и приспособленцам самого разного рода. В общем, худшим из худших. И это при том, что практически до самого «конца», до катастрофы конца 1980 годов общее отношение граждан к указанным лицам и реализуемым ими «практикам» было отрицательное, практически до самого момента падения (года до 1988-1989) считалось, что жизнь, в которой надо чего-то «доставать», переплачивать барыгам, и держаться «за теплое место» не является нормой, а нормой выступает честная работа на благо общества. И вот при таком огромном преимуществе прокоммунистические силы потерпели поражение!

Такова цена незнания и нежелания понимать мир, естественное стремление «замкнуться» в своей «игровой реальности», не преодоленное направленным волей разумом. В итоге указанные «ашрамы» научных институтов оказались приватизированными и разрушенными, а для наших «магов» оказалось возможными лишь два пути вниз. Т.е., или «внутренняя эмиграция», уход в частную жизнь с восприятием работы лишь как средства существования – и это еще лучший вариант. Быть мещанином в мире, пораженном Хаосом – не самая почетная, но и не самая худшая участь. Потому, что есть и еще один путь – а именно, принятие «хаоситских» установок ради вхождения в указанный слой «хозяев жизни». Не обязательное, кстати, вхождение – не каждый «хаосит» является элитарием, хотя все современные элитарии и являются «хаоситами» в той или иной степени.

Таков печальный конец homo ludens. И таков главный урок для нас всех. Начав движение вверх, нельзя останавливаться на полпути, поскольку это – верный путь для падения. А главное – то, что движение, как таковое, достаточно сильно зависит не только от моральных качеств «движущихся», и даже не от материальных условий, но и от понимания того, как и куда это движение осуществляется. (А значит, на одних морально-этических принципах коммунизма не построить, как бы этого не хотелось.) Причем, чем сложнее и совершеннее общество – тем сильнее эта зависимость. А значит, развитие знаний о мире вообще, и о социальных процессах в частности, является задачей первой необходимости для сложного общества.

Впрочем, ключевое слово тут «сложное»…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив