Марина Яблокова: "От Киркорова мне не нужно ни копейки"

radulova — 28.12.2010 — Шоубиз Теги: Киркоров
Это интервью Марина Яблокова дала журналу "7Дней" накануне подписания мирового соглашения с человеком, который носит звание народного артиста России.


Как на духу говорю: мне не нужен никакой пиар. Если бы был нужен, я сейчас не вылезала бы из СМИ, появлялась бы на всех каналах и в газетах, что-то доказывала... Но мне этого совсем не надо. Я ведь как рассуждаю? Если психически нормальный человек — популярный, любимец публики —оскорбляет, унижает и избивает женщину в Кремлевском дворце, на главной сцене страны, значит, он интуитивно чувствует, что для него такой поступок останется безнаказанным. Значит, уверен: ему в этом мире позволено все. И от этого страшно. Я боюсь, что он будет мне каким-то образом мстить, и не дай бог эта месть как-то отразится на моей семье. Ведь на него работает вся гигантская индустрия шоу-бизнеса, а я практически одна… Сначала я не хотела обнажать все это, думала, зачем? А потом, тысячу раз все передумав, пришла к выводу: защитить себя смогу только одним способом — рассказав всю правду и о случившемся, и о себе. Чтобы люди не посчитали, что раз меня практически нигде нет, я либо некий мифический персонаж, выдуманный для очередной раскрутки Киркорова, либо и в самом деле какая-то наглая, хабалистая баба, которую и показывать-то неприятно.

До сих пор не могу понять, почему случилось то, что случилось. Мы делаем этот проект восьмой год подряд. То есть я уже знаю там все, что называется, от сих до сих. И Киркоров за эти годы был там не один раз. Разумеется, меня он прекрасно знал. И не только по «Граммофону». Мы же очень многие популярные программы делаем. Готовился номер Киркорова и Нетребко. Они оба стояли в зале — в яме, где расположены VIP-места. В зрительном зале сидело еще много людей.

Сначала работать начали технические службы. Постановщики — стейдж-хендсы — выкатывают большие лестницы. Андрей Сычев на сцене разбирается с ними, постановщикам надо показать определенную траекторию движения во время номера и, соответственно, определить основные световые акценты. Обычная, рядовая ситуация. У нас же нет другой площадки, чтобы отрепетировать заранее. Первая репетиция, мы все находимся в равных условиях.

Включили контровой свет — это задняя линейка освещения. Видимо, прожекторы начали светить Киркорову в глаза. Я стояла на авансцене. И Филипп говорит в микрофон — сначала довольно спокойно: «Что это за свет?! Уберите!» Андрей не реагирует. Может, не услышал, но, во всяком случае, ничего не отвечает. Киркоров повторяет свое требование уже в более резкой форме. Тогда я объясняю ему: «Филипп, мы первый раз это делаем, нам надо какое-то время, буквально немного. Сейчас пропишем свет, и все наладится». В ответ вдруг начинается бурная реакция — те, кто Киркорова знает, хорошо представляют, как это у него бывает. Он начинает говорить на повышенных тонах. Что-то вроде: «Кто ты такая?! Что ты мне тут объясняешь! Нечего меня учить, я сам все знаю. А ты знай свое место. И вообще, чтоб я тебя больше не видел!..» Я опешила.

Понимаете, я же ничего плохого ему не сказала — ни резкого, ни тем более грубого. Просто объяснила человеку ситуацию, чтобы он понял, в чем дело. А что происходило у него в голове, не представляю. Может, он не хотел слышать никаких объяснений. Может, возмутился тем, что ему отвечала какая-то девчонка — я же не выгляжу солидной тетей. А может, просто встал не с той ноги и настроение было плохое — невозможно догадаться, какие психические процессы в нем бродят… Конечно же я испугалась. Тем не менее взяла себя в руки и спокойно сказала: «Филипп, почему вы со мной так разговариваете?» Он начинает уже кричать: «Закрой свой рот! Заткнись!» Я говорю: «Почему это я должна закрывать свой рот? Я не ваша подчиненная. Вы задали вопрос, я объяснила».

И тут пошла та-акая нецензурная брань… Самые грязные выражения посыпались. Причем весь этот жуткий мат был не общего свойства, слова кидались не в воздух, как говорится, а были направлены адресно. То есть мне. Глаза его стали сумасшедшими, ну просто бешеными. Такое ощущение, что сейчас он меня реально раздавит, уничтожит. Я была потрясена. Конечно, перепугалась жутко. Больше я ничего не сказала и ушла — от греха подальше. Спустилась в зал, подошла к людям, работающим в администрации Киркорова, и говорю: «Ребят, как же так можно? Как такое вообще возможно допускать? Вы же знаете, что никто тут специально не вредит Филиппу. Просто устанавливали свет. И так реагировать — это просто не по-человечески, ненормально, вообще ни в какие ворота не лезет». Всем конечно же неловко. Мнутся, глаза опускают. «Марин, — говорят, — ну что ты переживаешь? Не обращай внимания. Он уже с утра такой, потому что паспорт свой забыл». Я говорю: «Я все понимаю, но я-то тут при чем?!»

Репетиция длилась минут пятнадцать, я уже занималась своей работой, потом, по окончании репетиции номера, вернулась на сцену и встала на подиум, где расположена стойка для ведущих. Недалеко от меня стояли Филипп, его люди, Андрей, сотрудники административных и технических служб. Киркоров, увидев меня, снова стал возмущаться и отпускать неприятные и оскорбительные выражения в мой адрес. Я никак не реагировала. Тогда он ко мне подходит, останавливается рядом со мной, но на меня не смотрит, стоит сбоку, якобы случайно рядом оказался. И опять по новой: «Да кто это вообще такая? Говно. Первый раз вижу, чтобы какая-то шестерка свой рот разевала! Да пошла она отсюда на х…» — и т. д., и т. п. И все это громко, сознательно работая на публику. То есть дело уже не в том, что человек никак не может успокоиться, он просто сознательно заводит меня, заводит, заводит… Но я сдерживаюсь, вообще ничего не отвечаю. Хотя уже в таком состоянии, когда просто не знаю, что делать. Наконец не выдерживаю, поворачиваюсь к нему и внешне абсолютно спокойно спрашиваю: «Филипп, а кому вы сейчас все это говорите?» Он же не смотрит мне в глаза.

А дальше — ужас. После этих моих слов с человеком вообще начинает происходить что-то невообразимое. Он белеет, прямо видно, как в него вселяется бес, разворачивается ко мне всем корпусом, после чего со всей силы дает пощечину — ударяет ладонью по лицу. Впервые в жизни я ощутила, что означает выражение «из глаз посыпались искры». Боль на щеке жуткая, в ушах какой-то монотонный звон, во рту — кровь, я сглатываю ее — потом выяснилось, что на щеке и десне у меня образовалась гематома. Голова как-то неестественно откинулась — то ли закружилась, то ли мышцы шеи потянулись, не знаю. Вокруг почему-то вижу все в желтом цвете. Цепляюсь за край стойки для ведущих. И в этот момент Киркоров хватает меня одной рукой за волосы и пиджак, разворачивает, сильно толкает под спину и бросает на пол… До сих пор у меня перед глазами эти его всем известные огромные черные ботинки, в которых он всегда выступает... Такого панического страха я не испытывала никогда в жизни. Даже боли не чувствую. Помню только, что инстинктивно сжалась — хотелось только одного: исчезнуть, спрятаться — как улитка в раковину, как черепаха в панцирь…

Вот вспоминаю об этом, меня и сейчас трясет… Одна девочка, моя коллега, подбежала: «Марина, Марина, вставай!» Помогает подняться. Я встаю, меня буквально колошматит, все тело дрожит — отвратительное ощущение, но дрожь унять не могу. Автоматически поднимаю с пола соскочившую заколку и плетусь, хромая, с этой сцены — помню, очень сильно болит левая нога. Та же девочка идет за мной и повторяет: «Не уходи, пожалуйста. Как мы дальше-то будем работать?» Я говорю: «Наташ, все — я больше не могу».

Пойти что-то выяснять, доказывать? А что? Кому? У всех ощущение тигров, загнанных в клетку. Вроде хочется ответить, а невозможно. Я совсем потерялась, не знаю, как дальше быть. В командировку ехать, разумеется, не хочу, тем более зная, что Киркоров будет там. Страх просто парализовал меня. И вместе с тем я понимала, что не поехать не могу, иначе точно лишусь работы. И людей подведу — на мне ведь очень много завязано. Но с другой-то стороны — мне никто не звонит, никто не интересуется: где я, куда ушла, что со мной? Исчез человек, и как будто так и надо. Это добивало еще больше. Никак не могла собраться с духом. И все же решила: нет, сдаваться нельзя, невзирая ни на что, работать пойду, и буду смотреть людям в глаза, и отработаю…

В общем, собрав в себе остатки мужества, я вернулась. Пришла практически перед началом концерта. Артисты встречают меня в ужасе, в панике, и лишь некоторые из тех, с кем я работаю, подходят, спрашивают: «Как ты себя чувствуешь? Что думаешь делать?» — «Сейчас, — отвечаю, — вообще ничего не думаю…» Слух конечно же уже распространился по всему Кремлевскому дворцу. Потом мне рассказали, что всем кремлевским служащим вроде дали команду: об этом инциденте не распространяться, сор из избы не выносить.

После своего выступления Киркоров ушел, и больше мы с ним не виделись. Я-то, наивная, ждала, надеялась, что он подойдет, извинится, но куда там! Наоборот, человек чувствовал себя на коне. Мне рассказывали, что он всем говорил: «Вы что? Кому верите? Этой?.. Да она несет бред, такого и быть не могло!» И это при том, что в кремлевском зале сидело много людей — одного балета было двадцать человек, плюс технические службы, редакторы, администраторы. Артистов только не было, кроме Нетребко. Которая, как я слышала по радио, смеясь, говорила, что я нагло вру. Услышав такое, я пришла в ужас. Как? Вы же женщина, оперная дива с мировым именем, занимающая такое положение в обществе! И такая реакция?! Ладно, я понимаю, вы с Филиппом вместе работаете и разругаться не можете. Так скажите хотя бы, что не ожидали такого, растерялись. Но зачем же брать грех на душу и говорить, что я вру? Ну скажите на милость, для чего мне врать?!!

В общем и целом врачи диагностировали: кровоизлияние левого бедра и правой голени, ушиб в области верхней челюсти слева, гематому на деснах, повреждение связок шеи… После этого я поехала к адвокату Сергею Жорину, которого мне посоветовали знакомые по дипакадемии. Когда я показала ему медицинские заключения, он сказал: "Марин, надо подавать в суд".

Знаете, а ведь именно от своего коллеги Андрея Сычова я прежде всего ожидала самой большой поддержки. Оказалось, напрасно. Когда после всего случившегося встретила его в «Останкино», он даже не поздоровался — прошел мимо, не подняв головы. Десять лет я работала с ним. Представляете, десять лет! Столько всего было, столько нас связывало. Сколько раз за последнее время я сама себе задавала вопрос: почему тот, с кем мы были в одной связке, кому я так много во всем помогала, повел себя по отношению ко мне настолько непорядочно?! Очевидно, ответ прост: потому что ему надо и дальше работать с этим певцом, а как же он сможет это делать, если встанет на мою защиту?

Кроме той девушки, которая помогла мне подняться, после этой жуткой сцены во время кремлевской репетиции, никто не проявил участие. Ноль реакции. Даже персональные охранники Филиппа, стоявшие рядом, ничего не сделали. Потом они подходили ко мне, говорили: «Марин, ну ты же все понимаешь». Гена, директор его, позвонил мне спустя некоторое время. Я спрашиваю: «Гена, как так? Вы что, с ума все сошли? Почему даже охрана не попыталась ничего сделать? Ладно, пусть с ним боялись сладить, но надо было хотя бы меня оттащить. Почему же ничего не предприняли?!» — «Да хотели, — бормочет, — но не успели, не решились». То есть здоровые мужики нашли себе оправдание в том, что они все его боятся… Многие тогда видели, что и как произошло, но никаким образом не прореагировали — не выразили возмущения, не остановили репетицию. Я не могу передать словами, до какой степени мне было обидно, что никто — ни один человек — не вышел за мной. Даже сумки донести не помогли. Будто так и надо — ушла, и все. Никто даже не позвонил, не спросил, где я, что со мной...

Никто не позволяет себе такого, ни один артист. Только Киркоров. И почему-то он всегда унижает женщин. Вот к Валуеву подошел бы, или к Кличко — и ударил бы... Да хоть к любому мужику, работающему в технических службах, — из тех, кто экранами занимается, звуком, светом, спецэффектами… Да только Филипп никогда в жизни этого не сделает, так как знает, что получит в ответ. А женщин можно не бояться, они сдачи дать не смогут. Вот он и давит на них своей агрессивностью, злобой, заставляя себя бояться...

И еще есть у меня одно желание — чтобы этот кошмар быстрее закончился. Я про эту историю уже не могу ничего ни читать, ни смотреть, иначе, кажется, просто сойду с ума. Мечтаю об одном: чтобы меня оставили в покое… А вот денег никаких мне от Киркорова не надо. Ни в коем случае. Когда он через одного из своих адвокатов сообщил, что готов выплатить пять миллионов, я согласилась — ради бога, пусть перечислит их в благотворительный фонд Чулпан Хаматовой «Подари жизнь», детям они нужнее. Раз он считает себя королем российской эстрады, пусть хоть здесь поведет себя по-королевски. А то все у него как-то не по-царски получается.

Наши адвокаты решили подписать мировое соглашение. Я осуждать его не буду, мне это не нужно. А что касается прощения… Я так скажу: Бог ему главный судья, пусть Господь его и простит. А я… (Глубоко задумавшись.) Наверное, с течением времени все-таки прощу...

___
UPD: А вот Киркоров немножко дал по лицу поклоннице, которая его задела:

via julia_redkina

Ну и классика:

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив