О том как сокращалось военное производство

Экс-министра финансов Андрей Нечаев правительства Гайдара написал в 2010 году книгу "Россия на переломе. Откровенные записки первого министра экономики". Там есть пара глав про сокращение армии и ВПК.

Стр. 143 ...В принципе, мне с самого начала было ясно, что такую армию Россия содержать не сможет и не должна. Наверное, я иначе, чем мои предшественники, понимал, что такое обороноспособность страны, и на какие жертвы страна может пойти во имя постоянной подготовки к войне. Во всяком случае, я был уверен, что не может быть действительно мощным и защищенным государство, которое разрушает собственную экономику и финансы ради содержания второй в мире по численности армии. В этом я нашел понимание у сотрудников министерства, даже из числа « прикреплённых» от Министерства обороны. Были тогда такие в Госплане. Они работали там давно, занимали в основном руководящие должности в оборонных отделах, но одновременно двигались по военной лестнице, хотя форму надевали только 23 февраля. Правда, зарплату они получали от Министерства обороны, и очень за это держались, т.к. с учётом разного рода военных надбавок и накруток, она была выше, чем у гражданских специалистов. В частности, мне удалось найти в этом вопросе общий язык с полковником Вячеславом Мозгалёвым, возглавлявшим отдел закупок вооружений. Он оказался очень толковым и думающим специалистом, плюс умеющим отстаивать выработанную позицию...

Я сделал совсем коротенький доклад, основной мотив которого был следующий: во-первых, мы не можем нормализовать бюджет при таких гигантских оборонных расходах. Во-вторых, армия права, протестую против урезания финансирования первоочередных нужд, т.к. снижать, например, нормы суточнх – это абсурд. Но и профинансировать оборонные нужды в полном объеме при такой численности армии мы не в состоянии. Выход один: нужно срочно сокращать численность армии. Тут пошли споры, военные начали возмущаться, но мы с Гайдаром стояли на своём – ситуация тупиковая: содержать такую армию мы не можем, но и срезать расходы нельзя, потому что это немедленно отразиться на людях. Тогда генералы зашли с другого конца: если проводить сокращение, то потребуется ещё большие деньги. Когда офицера увольняют по сокращению, ему надо платить выходное пособие, давать жилье, а у нас и так масса бесквартирных офицеров. Если отдавать жильё увольняемым, то без квартир останутся кадровые служащие. Вот так мы спорили выбирая лучшее решение из худших.

Было ясное ощущение, что мы находимся в западне, в которую Советский Союз загнал нас военной политикой. Трагизм ситуации состоял в том что на крупномасштабное, но цивилизованное сокращение армии денег действительно не было, но тем более их не было и на сохранение прежней армады.

В конце концов наши аргументы перевесили, и Ельцин сказал военным: готовьте план поэтапного сокращения – на первые полгода, вторые полгода, на перспективу. Необходимо, чтобы через год мы вышли на численность армии в пределах 1,9 миллиона человек. Увы, насколько я понимаю, эта задача не была решена и через несколько лет. Еще в середине 90-ых численность армии сохранялась на уровне 2,1 миллиона человек. Многие из перечисленных выше проблем не решены до сих пор.

Фактически у нас шло некоторое «естественное сокращение» за счет увеличения числа молодых людей, уклоняющихся от призыва, а также не попадавших в армию по состоянию здоровья. Но до недавнего времени оставалась почти неизменной численность офицеров и прапорщиков, а генералов стало даже больше, чем было. И сегодня у нас в армии, похоже, уже дошли до соотношения один к одному: на одного солдата — один командир. Это тоже проблема, которая до сих пор загоняет страну в тупик. Ныне ее пытается решить министр обороны Сердюков. Однако объявленные им реформы пока идут крайне медленно.

Разумеется, чисто механический подход к определению необходимой численности армии и возможности ее сокращения абсолютно неприемлем. Но сухие цифры давали повод для серьезных размышлений. В СССР армия составляла примерно 1% населения, а в России, отказавшейся от политики конфронтации с «мировым империализмом», численность военнослужащих достигала в 1992 году почти 1,5% населения страны. А в современной войне воюют не числом, а умением и передовой техникой. К тому же отчасти формальное сокращение вооруженных сил в 90-е годы было обеспечено удивительным по простоте и наивности решением: часть специальных войск просто вывели из прямого подчинения Министерству обороны и предали в другие ведомства. Кого-то отдали в Министерство по чрезвычаймым ситуациям, кого-то — пограничникам. Железнодорожные войска передали МПС, военных связистов — Минсвязи и т.п. В результате этих манипуляций гражданскис министры в одночасье превратились в боевых командиров. К сожалению, острота проблемы содержания «людей в погонах» от такого маневра не уменьшилась, хотя расходы на эти нужды и перекочевали в другую бюджетную строчку. Сейчас в Минобороны делают отчасти похожее, выводя из армии военных медиков, переводчиков, юристов и др.

Военные правы, требуя от государства нормального бюджета, удовлетворяющего повседневные нужды армии. Если на них возложена ответственность за определенное количество людей, то они вправе требовать на их содержание вполне определенное количество денег. Беда в другом: руководство армии не хочет или не может сокращать реальную численность войск. Жилье для тех, кого нужно отправлять в запас, почти не строится, выделяемые на эти цели деньги много лет расходуются неэффективно, да еще и с большими злоупотреблениями. А выталкивать офицеров на улицу без всех положенных им компенсаций означает копить гигантский потенциал социального недовольства людей, умеющих обращаться с оружием и к тому же явно озлобленных. Проблема действительно очень серьезная. Я могу перечислить еще массу факторов, которые затрудняют ее решение, но решать проблему тем не менее надо. А она не решается.

Во второй половине 90-х правительство и парламент даже сделали шаг назад от тех решений, что были приняты в 1992 году по результатам нашего совещания у Ельцина. Тогда было принято весьма рациональное, на мой взгляд, решение: если сокращать армию в спешном порядке трудно и болезненно, то лучше просто сократить набор в нее. В то врем» было, в частности, введено освобождение студентов от призыва, другие отсрочки. Через несколько лет под давлением военных отсрочки стали упраздняться.

Сохраняем только технологии и НИОКР

Но вернемся в конец 1991 года. Огромным достижением Министерства экономики стало резкое сокращсние расходов на закупку военной техники и боеприпасов.

( Хочется дать справку. На тот момент бюджет России был профицитный, просто в разговоре с Бушем 20 ноября 1991 года Ельцин с барского плеча перекинул в Союзный бюджет для республик 60 миллиардов рублей.)

Сначала, правда, я здесь излишне «развоевался». Увидев, что боеприпасов в стране накоплено на 100 лет вперед, я дал команду вообще свести закупки новых боеприпасов к нулю. Но тут же выяснилось, что таким решением мы загубим всю отрасль их производства. Хотя само по себе решение о прекращении закупок новых боеприпасов было правильным, возникал вопрос: а что делать с заводами, про изводящими порох и другие боевые взрывчатые вещества? В перспективе запасы могли закончиться, значит, на этих производствах нужно было сохранять мощности. При этом в текущий момент стране не требовалась их продукция. Более того, нам дешевле было тогда просто платить людям зарплату, при том что они ничего не делают в рамках основного производства! В ряде случаев мы даже шли на это: выделяли деньги на заработную плату, и рабочие просто становились охранниками своих производственных мощностей, пытаясь одновременно наладить выпуск другой продукции. Но существует такое понятие, как «потеря технологии»: если завод перестает производить сложную в технологическом отношении продукцию, он потом попросту не сможет заново начать ее выпускать, во всяком случае, достаточно быстро.

Помню, когда мои орлы из оборонных отделов лихо вычеркнули все эти позиции из госзаказа, ко мне пришел Ямпольский, в то врсмя директор департамента боеприпасов Минирома, и сказал: мы, конечно, понимаем, что такое огромное количество боеприпасов стране не нужно. Но своим решением вы вообще лишаете Россию всего производства боеприпасов. Ведь если мы ничего не будем производить в этом году, то мы ничего вообще не будем производить никогда! Потому что нельзя просто взять и закрыть завод на ключ. Это такое производство, что его нельзя остановить на время. Так же, как нельзя погасить домну — она должна все время хотя бы теплиться. Увы, он был прав. Нам потом приходилось постоянно искать мучительный компромисс: каков должен быть минимальный уровень оборонного заказа по каждой позиции, чтобы обеспечить сохранение технологий, сохранение мобилизационных производственных мощностей в потенциально рабочем состоянии, даже если сегодня они нам были совершенно не нужны.

Кстати. Здесь будет уместно напомнить документы о сокращении производства боеприпасов после ВОВ

13.уточненный план производства боеприпасов на июнь и июль. 1945г
О том как сокращалось военное производство

О том как сокращалось военное производство

на основании чего
О том как сокращалось военное производство

потом докатилисьдо
17.план на август сентябрь. 1945г
О том как сокращалось военное производство

и в конечном итоге
окончательный план на сентябрь.1945г
О том как сокращалось военное производство

источник https://katmoor.livejournal.com/1877932.html

Похожим было и положение по основным видам вооружений. Оно усугублялось еще одним обстоятельством. С одной стороны, всякого оружия и боевой техники советские заводы «наклепали» на десятилетия вперед. С другой стороны, многие виды вооружения, которые, безусловно, были нужны России, остались в Украине, в Казахстане, в Белоруссии. Например, новые стратегические бомбардировщики ТУ-160, полустратегические бомбардировщики Ту-22 (наши знаменитые «Бэкфайры», из-за которых в свое время было столько споров с американцами). И даже стратегические бомбардировщики предыдущего поколения, но еще находившиеся на вооружении, — Ту-95 — тоже оказались за пределами России. При распаде Советского Союза Россия вообще оказалась в смысле обороны просто в тяжелейшем положении: почти все лучшие войска и вся лучшая техника находились в других союзных республиках. Россия в составе СССР была стратегическим тылом. После обретения Россией суверенитета и полной самостоятельности обнаружилось, что солдат у нее уйма, а современного вооружения почти нет. Российская Федерация осталась с армией, состоящей, в основном, из тыловых частей. А лучшая стратегическая авиация оказалась на Украине, многие ракетные комплексы — на Украине, в Белоруссии, в Закавказских республиках. Система радиолокационного слежения была развернута тоже там, а также в Прибалтике. Правда, в Россию выводились войска из ГДР и ставших независимыми прибалтийских государств. Однако они обладали преимущественно тактическим наступательным вооружением, в частности, в советской армии в ГДР было огромное количество танков, которые по прошлой военной доктрине должны были за несколько дней оккупировать половину Европы. Плюс вывод этих войск создавал гигантские дополнительные проблемы, т.к. их нужно было где-то размещать, обеспечивать снабжением. Вскоре нам пришлось создать для этого специальные комиссии по выводу войск и реализации остающегося на месте их прошлой дислокации имущества. Курировать их тоже пришлось мне. Хотя формально на первом этапе после распада СССР существовали объединенные вооруженные силы стран СНГ, было ясно, что России придется создавать собственную армию. Пришлось резко давить на военных, чтобы при разделе армии современные вооружения хотя бы частично были возвращены России. Разумеется, принципиально этот вопрос решался на высшем политическом уровне, но технические детали были за военными. В дальнейшем часть их действительно удалось получить, но на это потребовались годы. Так, современная стратегическая авиация только в середине 90-х была выведена с Украины. Много усилий потребовал и раздел Черноморского флота.

Однако в начале 1992 года ситуация была мало предсказуемой. И поэтому особенно остро стоял вопрос о поиске верного компромисса между задачами нормализации бюджета и потребностями поддержания обороноспособности, в том числе и в части закупки вооружений. Если по расходам на текущее содержание армии, как я уже объяснил, без сокращения численности вооруженных сил снижать было особенно нечсго, то в сфере закупки вооружений резервы, безусловно, были, и немалые. И мы пошли на воистину драматическое урезание этой статьи расходов.

Впрочем, делалось это тоже не волюнтаристски и бездумно. Нам было, например, понятно, что нельзя сильно сокращать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, ведущиеся в оборонном комплексе. Во-первых, это будущее нашей обороноспособности. Во-вторых, это часто двойные технологии, общий научно-технический потенциал страны, лучшая часть нашей промышленности. Поэтому самому жесткому и даже жестокому сокращению подверглись закупки серийных вооружений. Исходя из общих финансовых возможностей и других оборонных расходов, мы приняли решение сократить эти закупки на 80% от текущего уровня. Тут надо отдать должное Вячеславу Мозгалеву, о котором я уже упоминал. Я дал ему общую установку. Мы согласовали основные принципы нового оборонного заказа, и он пошел считать, что конкретно следует заказывать, чтобы выйти на запланированные объемы финансирования. Я помню, как мы с ним потом подолгу рассматривали каждую позицию. При этом я многому научился у Мозгалева. Он действительно оказался очень грамотным и думающим специалистом, прекрасно знавшим состояние вооружений. В результате я принял решение о выделении средств на достройку имевшихся уже на стапелях авиазаводов трех самолетов Ту-160, поскольку, как уже говорилось, современные стратегические бомбардировщики остались в Украине. Мы с Мозгалевым решили продолжить финансирование пилотных образцов знаменитых ныне ракетных комплексов «Тополь», составляющих сейчас основу наших стратегических сил. Это действительно вооружение XXI века. Ракеты, по мощности почти совпадаюшие с шахтными, но только мобильные! Искренне горжусь этим прозорливым решением.

Зато кардинально была сокращена закупка танков — буквально до нескольких штук. И это было вполне оправданно. Во-первых, мы выводили в это время в Россию танки из Германии. Во-вторых, на некоторых заводах, например на «Омсктрансмаше», и без того существовали просто «залежи» этих танков. В сущности, это была трагедия для Омского завода. И когда я через некоторое время приехал в Омск, то увидел, что директор завода просто отказывается поверить в столь резкий поворот событий. Он не мог осознать, что продукция его предприятия в прежних объемах больше не требуется стране. Упорно не хотел перестраиваться, не соглашался идти ни на какую конверсию. Он все ждал, что мы снова начнем закупать танки. Ведь столько лет закупали — и теперь вдруг не будут? Помню, разговор с ним складывался очень тяжело. В какой-то момент он сказал: «Давайте сделаем перерыв, я отвезу вас на полигон. Сами увидите, какие мы делаем танки». Танки действительно производили внушительное впечатление. Но тут он опрометчиво провез меня чуть дальше на место, где хранились уже выпущенные и выведенные из ГДР ганки. Это было величественное и одновременно трагическое зрелище. Гигантская просека в тайге, и, сколько хватает взгляда, видишь уходящие вдаль аккуратные ряды слегка припорошенных снегом танков. Их было тысячи.

Тем не менее на доработку новых моделей деньги мы им дали. Благодаря этому появился лучший в нашей истории танк своего класса «Черный орел».
О том как сокращалось военное производство f94addbca2e90f99d52acbda6676a9a1.jpg

О том как сокращалось военное производство f94addbca2e90f99d52acbda6676a9a1.jpg

Увы, он так и существует по сей день в единственном экземпляре, который демонстрируют до сих пор на важнейших выставках военной техники в России. А недавно я прочитал в газете, что «Омсктрансмаш» объявлен банкротом.

Тогда же было принято драматическое решение о судьбе трех заложенных к тому времени авианосцев. Строились они в Николаеве, т.е. давали работу не нашей, а украинской промышленности. Но главным все-таки было ограничение по финансам. В итоге тяжелейших обсуждений мы приняли решение один авианосец достраивать, один законсервировать, а находившийся на начальной фазе постройки утилизировать. Это как бы лежит на моей совести. Однако продолжение их строительства в полном объеме и даже консервация двух, тоже недешевая, «съели» бы львиную долю средств, которые мы были в состоянии выделить на закупку вооружений. Сточки зрения собственно военной техники принимать приходилось лучшее решение из худших.

По многим видам военной техники заказ сводился к нескольким экземплярам, только ради сохранения самой технологии производства, в частности кадров. Знаю, что меня и Мозгалева сильно костерили, например, в бывшсм Минавиапроме за то, что директорам оборонных предприятий приходилось держать огромные мощности в простое. Ведь если заказ, скажем, на МиГ-29 сокращен, условно, со сто штук до трех, то все равно задействованные производственные площади и оборудование на заводе остаются почти прежними. Но работы нормальной нет, доходы от такого «производства» — мизерные. Я отвечал, что это уже нс моя проблема, а Минобороны и в еще большей степени — оборонных департаментов Минпрома, которые все время старались сохранить максимум мощностей для выпуска военной техники, несмотря на их избыточность. Помню, с каким трудом мне удалось настоять на закрытии производства подводных лодок в Нижнем Новгороде. Я убеждал Минпром, что их выпуск нужно сконцентрировать в Северодвинске, где мощностей достаточно для обеспечения даже будущей возросшей потребности. В результате в Нижнем Новгороде, на «Красном Сормове», производство подлодок было закрыто. Мощности высвободились для конверсии, которая в целом прошла успешно. К тому же еще требовалось сохранять мобилизационные мощности. Они, правда, тоже сокращались, но в меньшей степени, нежели закупки вооружений.

Понимая сложное положение, в котором оказались предприятия, лишившиеся оборонного заказа, я инициировал использование новой формы их поддержки — государственный конверсионный кредит. Он выдавался на предельно льготных условиях — под 8% годовых (напомню, что ставки коммерческого кредита тогда уже превышали 100% в год) на финансирование перепрофилирования производственных мощностей. Конечно, мы понимали, что далеко не все директора смогут рационально воспользоваться этим кредитом, что часть его будет израсходована на выплату заработной платы работникам предприятий — просто для того, чтобы не было массового оттока кадров или даже социального взрыва. Но и это «нецелевое использование» было для страны экономически выгоднее, чем продолжать клепать никому не нужные дорогие железки, которые потом еще надо было перевозить, охранять и т.д. Такие кредиты давали предприятиям шанс выжить, и многие сумели им воспользоваться. Благодаря конверсионным кредитам, а главное, твердой линии на сокращение производства вооружений, которой так не хватало Горбачеву, впервые заговорившему о конверсии, но так и не сумевшему заставить ее осуществлять, действительно начали реализовываться конверсионные программы. Помню, как в Омске на известнейшем крупном оборонном заводе «Полет», на котором делали многие наши спутники, я уже в 1992 году знакомился с программой выпуска грузовых АНов, перенесенной с У-раины. Тульский завод «Штамп» с помощью конверсионного кредита нормально завершил переход на выпуск бытовой техники, газовых плит, всяких насосов и труб. До этого там делали корпуса снарядов и ракет, была хорошо налажена трубная технология — вот они и перешли на изготовление различных бытовых труб и изделий из них. В Новгороде оборонный завод стал по «отверточной технологии» делать видеомагнитофоны «Самсунг». В 1996 году я снова там был, встречался с директором, они уже делали собственные модели.

Мы твердо нацелились жить по средствам и, соответственно, шли на резкое сокращение оборонных расходов бюджета, но при этом старались проявлять гибкость при реализации нашей линии. Например, искали возможность производить военную технику в таких объемах, чтобы и технологию сохранить, и минимизировать производственные издержки. Надо отдать должное и представителям ВПК. Они тоже постепенно эволюционировали в ходе наших дискуссий, а главное — по мере развития ситуации. Если сначала нам просто намекали: вы в нашем деле ничего не понимаете (а кто-то, наверное, в душе считал нас агентами Буша и врагами нации), то потом настроение стало меняться. Они стали просить деньги уже под конверсию или под экспорт, приходили с какими-то идеями, с реальными проектами. А самое главное — многие уже приходили со словами: «Все, мы ничего не просим! Вы только точно скажите, как будет дальше? Если не будем производить такое-то и такое-то изделие, то мы начнем конверсию!» И дальше я старался помочь им перезагрузить мощности, занять их гражданской продукцией, хотя формально это было функцией Минпрома, а не Минэкономики. Но деньги, а главное — конструктивное желание помочь, было у нас. И директора быстро сориентировались, куда нужно идти, если хочешь не просто пожаловаться на жизнь, а найти решение. Помню, как уже несколько позже мы ссорились с вице-премьером Георгием Хижой и с руководителем Рособоронпрома, созданного после ликвидации Минпрома, Виктором Глухих, которые старались сохранить побольше мощностей в зарезервированном состоянии. Так, на всякий случай, на будущее. А я постоянно им твердил: не надо, все равно столько оружия, как в СССР, мы никогда больше производить не будем. Поэтому закрывайте, перепрофилируйте. Параллельно мы все-таки старались загрузить остающиеся производство — перенести заказы с Украины, из Белоруссии и передать их на наши, российские заводы. Ряд предприятий переводили на выпуск той военной техники, которую ранее делали в других республиках.

Серьезной формой поддержки оборонных предприятий стало содействие в выходе на мировой рынок, облегчение экспорта продукции. Забегая вперед, отмечу, что для многих оборонных предприятий экспорт стал главным фактором выживания в тяжелой ситуации и остается им даже в нынешние, более благоприятные времена.

Вспоминаю одну из первых своих встреч с руководителями ряда авиационных предприятий и конструкторских бюро. Их главный тезис был: мы делаем лучшие военные самолеты в мире, а вы не хотите их закупать! На что я отвечал: самолеты у нас действительно хорошие, но бюджет у нас почти самый худший в мире. Давайте находить компромисс, в частности поищем покупателей за рубежом. Я всегда активно поддерживал производителей в их попытках выйти на мировой рынок. Приходилось при этом бороться и с МВЭС, и с Рособоронпромом, которые очень жестко старались держать заводчан в узде и не выпускать их на внешний рынок, оставляя за собой сферу внешнеторговых отношений. В 90-е годы целый ряд предприятий получил право самостоятельной торговли военной техникой, которое у них в последние годы вновь отобрали, опять сконцентрировав все в руках государственных структур.

Важно было помочь нашим производителям вооружений найти новые зарубежные рынки сбыта, т.к. многие традиционные партнеры типа стран Варшавского договора отпали. Причем найти покупателей, которые будут платить деньги, а не брать военную технику даром или в счет невозвратных советских кредитов в рамках «дела поддержки социализма и национально-освободительных движений».

Я помню, как неприятно поразил своего коллегу из Германии на первом заседании Российско-Германского кооперационного совета. Одним из главных я поставил вопрос снятия дискриминационных ограничений на экспорт российских вооружений. Было легкое замешательство в зале переговоров: такие вопросы вот так «в лоб» никогда до этого не ставили. Но я сказал: вы же, надеюсь, не хотите, чтобы в России был бунт и чтобы наше оружие вообще бесконтрольно расползлось по миру? Вы хотите, чтобы мы шли на конверсию? Но для конверсии нужны деньги, и единственный способ для нас безболезненно провести конверсию и сокращение вооружений для собственных нужд — это по крайней мере на первых порах расширить экспорт. Мы готовы, говорил я, соблюдать все международные договоренности, поддерживать все бойкоты Ирака и т.д., но на нейтральных рынках вы должны уступить нам место, точнее, вести честную конкуренцию, без дискриминации. В общем, давайте садиться за стол и делить сферы влияния в области военного экспорта. Это был февраль 1992 года, и тогда впервые вопрос был поставлен столь жестко. А разговор, как-никак, шел с одним из крупных экспортеров вооружений. Германский министр экономики Г. Мёллеман, явно находясь в состоянии шока, пробормотал что-то типа, что сейчас не готов обсуждать этот вопрос, нужно посоветоваться с канцлером Колем. Однако вскоре после моего демарша немцы расширили свою кредитную линию «Гермес» на Россию. Американцы засуетились с конверсионными кредитами от Мирового банка, от Экспортно-импортного банка США, пошло прямое выделение средств на утилизацию устаревших вооружений и т.д.

Предыдущие записи блогера :

10.01.2025 — про ущерб от пожаров

07.01.2025 — СВО и западная экспертиза

06.01.2025 — Дорога в ад и обратно

05.01.2025 — фашисты таки пошли в наступ?

Архив записей в блогах:

Захотелось

Пледа Тебя Стул за столом Стакана с соком Цветы кругом Босые ноги Рассказа Салат Невыразимый любимый взгляд Штанишки в клетку Футболку с маком Диван на ножках Твою ...

Пельмени в трапезной

...

Твид или это важно

Или вот вы говорите — эмпатия. Ладно, не говорите — думаете. А я на днях перехожу дорогу а там автобус без людей, на проезжей части приткнулся врасперды и все его объезжают. Ну и я обошел тоже, гляжу: из-под заднего колеса торчат синеющие уже, чуть лохматые ноги, начинаясь с колен, и еще ...

День в истории. "Россия — бастион Европы"

Егор (Георг) Иванович Ботман. «Портрет императора Николая I». 1856. Эту картину несколько лет назад автор этих строк неожиданно (или, возможно, как раз предсказуемо) увидел в виде большого плаката посреди Пушкинской площади в Москве, на здании бывших «Московских новостей» В конце ...

Дорогой сталинизма

https://inosmi.ru/20230904/ekstraditsiya-265488505.html?in=t Польшу и другие страны ЕС может захлестнуть волна запросов из Киева на экстрадицию мужчин, которым удалось за взятки уехать с Украины, пишет Rzeczpospolita. Некоторых из них Польша уже начала передавать компетентным органам ...

О том как сокращалось военное производство

О том как сокращалось военное производство

Оставить комментарий

Популярные посты: