Памяти Михаила Успенского

dolboeb — 13.12.2014 Теги: Успенский Сегодня в Красноярске умер замечательный писатель Михаил Успенский.

Уверен, значительная часть моих подписчиков никогда не читала его книг. Прежде всего — в силу их кривого жанрового определения.
Успенский числился фантастом, а современную российскую фантастику в наше время многие интеллигентные люди не жалуют.
И правильно делают, потому что значительная её часть — продукт унылой коммерческой сериализации издательского процесса.
А в последнее время там основные деньги зарабатываются вообще на политической проституции. Скорость, с какой отдельные работники этого цеха переквалифицировались в пропагандоны — лишнее подтверждение правоты тех, кто изначально отказывался разбираться в сортах.

Но Успенский, на самом-то деле, вообще ни разу не был фантастом. Жанр его текстов — очень смешное интеллектуальное фэнтези.
Из британских аналогов ближе всего — Терри Пратчетт и Дуглас Ноэл Адамс, из отечественных — прекрасный (но тоже практически никому не известный) Евгений Лукин и Виктор Пелевин.

На мой взгляд, лучшее произведение Успенского — трилогия про Жихаря («Время оно», «Там, где нас нет», «Кого за смертью посылать»). Четвёртая часть этой саги — роман «Белый хрен в конопляном поле» — как и сиквелы «Автостопом по Галактике» Адамса, вышла слабей первых трёх книг, но всё равно читается с запойной радостью. Процитирую оттуда одну главу, чтобы дать читателю представление о жанре.

Любил Тихон настоящие сказки, и даже не сказки, а целые сказочные романы из жизни древних богатырей – про самурая-мечеборца Собирари Мухомори, про шевалье де Борменталя, про двух братов-Комбатов – Мортала Комбата и Батяню Комбата, про ярла Пенделя Оплеухсона, про черного принца Быррангу, про батыра Эсэсэра, про охотника Досаду. Царевичу даже пришлось как следует налечь на бонжурский и стрижанский, чтобы читать эти творения в оригинале, поскольку дворцовые толмачи за его чтением не поспевали.
Особенно пришлась по сердцу Тихону бесконечная череда сочинений про Когана-варвара. Он собрал целую полку таких книг:
«Коган и поглотители колебаний»;
«Коган и колотушка Судьбы»;
«Коган и лазерфакеры – повелители лучей»;
«Коган против Пятого пункта Аримана»;
«Коган и тайна древних ахманов»;
«Коган и сокол Жириновского»;
«Коган и брат его Онищенко»;
«Коган против вованов»;
«Коган против толянов»;
«Коган и старые олди»;
«Коган и умолкнувший пейджер».
Там было еще названий сорок, но перечислять их все здесь ни к чему – вы эти названия знаете лучше меня.
Ничего общего с жизнью, как верно заметил Терентий, романы про Когана-варвара не имели, поскольку рассказывали о несуществующих странах и вымышленных героях. Зачастую фантазия авторов была откровенно болезненной: разве может нормальный здоровый человек вообразить себе, скажем, Жириновского, да еще с соколом?
Стремглав начал уже опасаться, не тронется ли от такого чтения Тихон умом окончательно, на радость неверландской газете.
Но ум Тихона оставался прежним – ясным, восторженным и благодушным.
И надо же случиться, что именно Коган-варвар сумел вложить в руки доброго мальчика оружие против его злобного братца!
Как раз в этот день пришел очередной обоз с заграничным товаром. Тихон всегда выбегал его встречать, чтобы поскорее увидеть новые книжки. Царевич безошибочно выхватил из ящика, набитого в основном занудными учебниками, пестрый том под названием «Коган и пришедшие кранты». Название слегка встревожило принца Тихона, но он не придал этому особенного значения, утащил книжку к себе в комнату и помчался помогать служанкам выбивать ковры.
Потом он вернулся к себе и, ни о чем не подозревая, открыл заветный том, страницы в котором были уже кем-то услужливо разрезаны…

«Ветер ревел в лианах подобно тысяче тигров. Молнии лопались подобно перезревшим плодам, в угольно-черном небе рассыпая миллиарды искр. Мелкие градины, подобно рою ледяных пчел, жалили тело. Скоро пойдет снег, и в джунглях станет виден каждый след, подобно буквам на листе волюзийского пергамента.
Коган из Нахарии стоял на небольшом возвышении, прижавшись к мокрому граниту всем своим телом атлета, покрытым тысячью бесчисленных шрамов. Голову гиганта защищал стальной талес немедийской работы, из-под которого свешивались до пояса накладные пейсы, сделанные из хвостов убитых им черных пантер.
Коган вглядывался в темноту, из которой, подобно туману, к нему подкрадывалась Смерть.
Отступать было некуда. Чудовищное порождение гнилых стигийских болот, громадный омерзительный Нехотятеп медленно, но неотвратимо приближался к воину.
Узловатая, покрытая затейливой татуировкой рука Когана то и дело хваталась за рукоять меча, но вовремя останавливалась.
Он не мог себя защитить. Он, выдержавший схватку с гигантской серой обезьяной, он, победивший Древний Ужас Замбулы, он, поправший своими грубыми башмаками троны владык земных, был сейчас бессилен.
Он совершил ошибку, решив сократить свой путь в Аквилонию и двинуться напрямик, через джунгли.
Еще вчера, пируя в кушитской таверне со случайными собутыльниками – наемниками, ворами и шлюхами, – он со смехом слушал леденящие душу истории о купцах, которые ради скорого барыша рискнули недавно пойти по Старой Дороге. То, что осталось от купцов, нашли охотники. Каждого из корыстных смельчаков можно было просунуть под дверь, подобно письму, или скатать в свиток.
Он не придал досужей бабьей болтовне никакого значения.
Теперь пришлось расплачиваться за это.
Мерзкое, холодное, сочащееся слизью бородавчатое брюхо надвигалось на Когана. Каждое движение чудовища сопровождалось отвратительным хлюпаньем.
Гигант вдруг вспомнил, что означает на древне стигийском имя Нехотятепа.
Оно звучало так: Жаба, Которая Давит.
Сладка и легка гибель в сражении, когда твоя отрубленная голова, упадая вниз, успевает еще ухватить непомеркшим взором рассеченную до седла фигуру противника. Но ужасна смерть в объятиях болотного монстра, который будет не спеша, по капле выпивать твою душу.
И ничего нельзя сделать…
Коган закрыл глаза. И тогда откуда-то из варварского подсознания, из глубин миллионнолетнего инстинкта древних обитателей Хайбории сверкнула, подобно выхваченному в солнечный полдень афгульскому клинку, единственно верная в этом отчаянном положении мысль: «Таки плохо!»
Неужели с ней придется смириться?
Смрадная туша была уже в каких-то двух шагах, когда из глубины трясин раздался леденящий душу вопль.
Коган сразу узнал его. Так кричит небольшая серенькая болотная птичка, прозванная стигийцами «мокрой курицей».
Свой вопль она всегда издает ровно в полночь, словно бы подавая знак всем силам Зла, гнездящимся в мрачной духоте стигийских лесов.
Но никакие силы Зла были уже не страшны Когану из Нахарии, потому что суббота кончилась, и он смог, наконец, выхватить из-за спины меч.
– Тора, тора, тора! – издал гигант свой боевой клич и бросился на мерзкую тварь.
Покрытый загадочными рунами клинок безымянного мертвого короля глубоко вон…»

Тихон торопливо перелистнул страницу, и…
И эта страница, и следующая, и та, что за ней, и вообще все остальные книжные листы были густо и старательно залиты черными чернилами.
Правда, последняя страница почему-то осталась незапятнанной, и Тихон с разбегу ее прочитал:
«…нившись над безжизненным телом своего возлюбленного и повелителя.
– О, почему так рано ушел ты к своему жестокому богу? – вопрошала она. – Ты верно соблюдал все его заповеди, мужественно борясь со здравым смыслом. Ты всегда был опорой для слабых, крышей для бездомных и громом небесным для сборщиков налогов. Кто, кто теперь отомстит за тебя, кто защитит осиротевшую Аквилонию?
Вместе с королевой рыдали закаленные воины, сподвижники Когана из Нахарии.
– Кто? Кто? – спрашивали они друг у друга.
И, словно отвечая на их вопрос, обитые бронзой двери дворцовой залы широко распахнулись.
Стремительной походкой вошел высокий, стройный человек, одетый в черный костюм необычного покроя. В левой руке он держал плоский черный ящик с ручкой для ношения.
Неизвестный снял свой странный головной убор, тоже черный, и швырнул его вперед. Необычная шапка с узкими полями зацепилась за канделябр и осталась там висеть.
Пришелец низко склонился перед королевой, щелкнул замками своего ящика и вынул оттуда человеческую руку, все еще сжимавшую роковой отравленный стигийский кинжал.
– Этой самою рукою Когана убило! – объявил он.
Старый полководец Паллантид взял отсеченную руку и внимательно ее осмотрел. Среди покрывавших ее татуировок он без труда нашел имя жестокого убийцы Опанасиуса.
– Кто ты, незнакомец? Назови свое имя! – дрожащим голосом потребовал старый солдат.
Под черными усами незнакомца ослепительно сверкнули зубы:
– Меня зовут Бонд. Хаим Бонд. До вчерашнего дня я служил шамесом у брацлавского ребе».
И тогда, осознав внезапно весь ужас потери, царевич Тихон издал крик не хуже стигийской птички из поруганного фолианта.

Читайте Успенского, друзья мои.
Не пожалеете.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив